Татарский дворик в Крыму. Художник Н.Г.Чернецов. 1839 г. |
Дул прохладный ветер. Солнце светило, но тепла от него не было. Лето
прощалось с миром. Постукивая тросточкой, приближалась осень. Растения меняли
цвет. Лес в горах преобразился: местами заалел, запылал, местами сияет желтой
золотой монеткой.
Эсма с подружками едет в город. Эмине спрашивает у сопровождающего их учителя Исмаила:
– Нас всех примут?
– Даст Бог, примут. Будем надеяться, что примут. Но прежде проверят
ваши знания и врач осмотрит. Если сдадите экзамен, а доктор найдет вас
здоровыми, тогда примут. Из нашего села должны принять трех девочек.
Эта новость испугала Эсму. Ее настроение сразу же испортилось. Она со
страхом спросила:
– А потом, Исмаил ага, если не сдадим экзамен или если доктор обнаружит
какую-нибудь болезнь, потом что будет?
– Что потом будет? Вернемся в село.
Эсма побледнела. Ей стало трудно дышать, сердце учащенно забилось,
бледные щеки ввалились, часто-часто задвигались брови. Радость, которую она
испытывала вот уже несколько часов, бесследно исчезла: словно клочок светлого
голубого неба, показавшийся после сильного шторма, вновь затянули страшные
черные тучи.
Всю оставшуюся дорогу Эсма думала о предстоящем экзамене, о том, какие
вопросы ей могут задать и как на них надо отвечать. Она представляла себе
доктора и учителей школы, в которую они ехали, молила Аллаха о том, чтобы они
были благосклонны к ней: «Яраббим, помоги мне! Пусть меня примут. Я никогда не
ослушаюсь тебя, буду читать «Ясин» [7], никому не буду лгать. Мама говорила, что
бить животных – грех, Яраббим, я никого никогда не ударю, ни одной живой души
не обижу, ни о ком не буду сплетничать, Яраббим, сделай так, чтобы меня приняли
в школу...»
Когда арба въехала в узкое горное ущелье, подруги Эсмы затянули длинную
песню:
За водой спустилась я, неся кувшин золотой.
Ни вчера, ни сегодня не виделась с мамой
родной...
Колокольцы на лошадях, скрип повозки, чистые молодые голоса звенели
среди насупившихся скал. Эмине и две другие девочки пели приподнято, радостно.
А Эсма вспомнила маму и отца, времена, когда они все вместе жили весело,
счастливо.
...Вот Эсма отправляется с мамой на сбор табака. Ранним утром воздух
полон чудесных запахов. Птицы поют, журчат стекающие с гор ручейки – у каждого
своя песня. Эсма рвет для мамы цветы. Рядом прыгают, играя, пушистые, как
ватные комочки, козлята. Какое удовольствие собирать табак в поле!.. Но вот
сбор закончили. Отец понес табак в большой плетеной корзине. Эсма и мама
набрали корзину съедобных корней и трав, идут домой... Но теперь солнце жарит
вовсю. Эсма устала, мама ее обнимает, целует...
Вспоминая об этом, Эсма переживает несколько томительно сладких минут.
В ее печальных глазах вспыхивают искорки радости, счастья. Эсма даже
потянулась, чтобы тоже обнять маму.
Неожиданно перед ней встает мертвое лицо матери... На улице холодно, а
в доме ни у кого нет сил встать и разжечь огонь в очаге. Отец уже несколько
дней не возвращается домой. Как-то на улице Эсма услышала разговор двух мужчин:
– Э-э, брат, куда пойдешь? Вот и Ибраим ага пошел. Хорошо, если не
замерз где-нибудь. Если уж умирать, так лучше умереть рядом с детьми, с
близкими.
Другой, неимоверно распухший, отвечает:
– Что поделать, видно, пришло нам время умирать. От судьбы не уйдешь.
В одном углу мать лежит, опухшая, совсем без сил, стонет. В другом Эсма
лежит, думает об отце...
Как и тогда, Эсма вдруг стала дрожать, ее всю колотит, трясет. Ужас
пережитых голодных дней обуял ее снова, растревожил незажившие душевные раны.
Потом перед глазами Эсмы встали картины жизни в доме у дяди, тяжелые сиротские
дни.
Арба спустилась с горы Агыз-Кыр [8], у реки путники остановились, чтобы
напоить лошадей. Подружки Эсмы вспомнили еще одну грустную песню:
Ах, село мое, родной Найман [9],
Если в глазах твои слезы, то я уже
плачу.
Село... Родное село... Это чудесное место теперь связано у Эсмы только
с черными, страшными воспоминаниями. Красивые зеленые горы, тенистые сады,
виноградники, искрящиеся певучие родники; время, беззаботное и песенное, проведенное
на табачных плантациях, и цветы, и розы – все это поблекло, стушевалось. Вместо
них в сердце Эсмы только жуткий дом, место мучений, только черные отметины.
Когда девочки уезжали в город, проводить их пришли родители. Поцелуи,
ласки... Только бедную Эсму некому было провожать. Мало того, она в этот день
еще и хорошую порцию проклятий получила от тети. Дядя попрощался с ней вечером,
сказав несколько теплых слов, а рано утром он ушел на работу. И кроме учителей
некому было сказать Эсме: «Счастливого пути, да хранит тебя Бог. Ты не бойся,
мы тебе поможем».
Эсма, глядя на прощания других и понимая, что не увидит глаз, с любовью
обращенных на нее, плакала, только слезы ее текли не по лицу, а капали в
сердце. Ее сердечко – словно страна, оскверненная и истоптанная сапогами
врагов, словно народ без вождя и защитника, оно унижено и разбито.
Когда поднялись на следующую гору, Эсма оглянулась на свое село. Из
общей панорамы глаза выхватили разваливающийся, с покосившимися стенами родной
дом, в котором уже нет живых. А дальше, за холмом, видны были черные камни
сельского кладбища, захотелось плакать. Но слез не было. Подруги махали родным,
издали еще раз прощаясь с ними.
Эмине словно поняла состояние подруги:
– Эсма, видишь, какая ты счастливая: тебя ничто не держит позади.
Видишь, моя мама машет мне платком. Наверное, она сейчас вся в слезах, бедная.
А затем, желая казаться веселой, добавила:
– Ну, ничего, если примут в школу, обо всем забудем...
Эти слова вновь вернули Эсму к мыслям о докторе, учителях и о том, что
ее могут не принять в школу. В душе, еще юной, но уже познавшей горе, поднялась
буря страхов перед возможным новым несчастьем: примут ли ее в школу?.. Продолжение здесь.
____________________
7 «Ясин» – 36-я сура сура
Корана; здесь: буду молиться.
8 Агыз-къыр (или Конек), находится в 5 км к Западу от с.Корбекуль
(Изобильное), Алушта.
9 До 1948 г .
в Крыму было три села Найман: в Джанкойском районе (ныне с.Советское), в Кировском
районе (ныне с.Абрикосовка), в Первомайском районе (ныне исчезнувшее с.Южное).
Ирония истории: взращенная тысячелетиями интеллигентность крымских татар оказалась бессильной перед житейской общественной практикой.
ОтветитьУдалитьТрудно сказать, как обстояли дела с табаководством в Крыму в ханский период, но с 1870 года разведение табака на полуострове приобрело массовый характер. Крымский табак стал настолько доходным делом, что его можно, наверное, сравнить с вчерашней добычей нефти в РФ. Табак стали сажать повсюду. Его выращивали на ЮБК, в степи, под Феодосией и даже в Севастополе (в районе Казачьей бухты).
ОтветитьУдалитьВ 1883 году в Ялте было учреждено акционерное общество для торговли крымским табаком. Капитал общества составил 300 тыс. руб. Вывоз листового табака стремительно увеличивался и достиг в 1884 году 200 000 пуд. При средней цене в 10 руб. за пуд, Крым зарабатывал до двух миллионов на табаке. «Лучшие табачные изделия отечественных фабрик не обходятся без купажа с крымскими желтыми табаками, придающими изделиям вкус и аромат», писала в начале XX века газета «Голос татар».