Юсуф Болат. Отрывок из романа «Алим»

Из архива Низами Ибраимова.



Хочу продолжить публикацию отрывков из первой части романа Юсуфа Болата «Алим». Во II главе писатель описывает обстоятельства и причины массового исхода крымских татар с родной земли в начале XIX в. Перевод и примечания Р.Вуля.

 

P.S. Согласно утверждениям ученых, Алим айдамак родился в 1816 году. В данной главе герой еще подросток. Значит, события, описанные Ю.Болатом, происходили примерно в 1830 году.

КОПЮРЛИ-КОЙ

II

 У самого края Копюрли-коя, на развилине лощины в домике с плоской крышей доживал свои дни старичок, у которого за спиной было больше века жизни. Он был первым поселенцем деревни. Его домик, ныне уже совсем обветшалый, был первым строением, появившимся в этих местах.

 

Старик был живой историей этой деревни. Если возникал какой-нибудь межевой спор, крестьяне первым долгом обращались к почтенному старику. Когда же слова его казались неубедительными, спорщики выводили старика в поле, и он, собрав нити воспоминаний, показывал, где и когда поставили такую-то изгородь, откуда начинается, куда тянется, кем и от кого унаследован такой-то участок...

 

За последнее время старик сильно ослабел. Его дети, внуки, родные – многочисленный род, разбросанный по соседним деревням, – приезжали к нему прощаться. Сегодня пришел старший сын, Абдулгазы, шестидесяти лет, с длинной седой бородой. Глядя на этих стариков, нельзя было не удивиться, что один из них отец, а другой – сын. Абдулгазы оказывал всяческое почтение старику, и хотя сам уже был дедом, никогда при отце не курил и в разговоре не позволял себе вольного слова.

 

Безмолвный сидел Абдулгазы у постели отца, не сводя с него глаз, словно стараясь навеки запечатлеть дорогие черты. В комнате стояла многозначительная тишина. Это были минуты вечного прощания. Отец прощался с миром и с сыном, сын – с отцом и с этой, родной ему, землей. В сердце сына с давних пор пряталось от отца одно тайное желание. Сегодня он хотел рассказать о нем...

 

Абдулгазы жил в деревне Бешарык, в пяти-шести верстах от Копюрли-коя. Деревня эта, окруженная густым лесом и пятью ручьями, утопала в зелени фруктовых садов. Ее называли райским уголком. Как говорили, сеющие здесь серебро жали золото. Но это было давно. Ныне же Бешарык опустел, его тучные земли лежали без ухода. И если старик был первым поселенцем Копюрли-коя, то Абдулгазы оказался последним жителем Бешарыка, ищущим только случая, чтобы и самому оставить его.

 

Сын явился сегодня к отцу поделиться своим горем и получить благословление на отъезд в чужие края, ибо таково было его твердое намерение. Оба старика долго молчали. Никто не хотел прервать тревожной тишины. На дворе было еще светло. Но и дневной свет едва проникал в комнату сквозь окошки, оклеенные пергаментной бумагой. Когда последние лучи солнца погасли, в комнате сразу наступила густая темнота.

Абдулгазы давно пора было уйти, но он, соблюдая строгую почтительность к отцу, еще ни слова не сказал о беспокоившем его деле. В избу зашел Февзи, младший сын Абдулгазы (он жил с дедушкой), зажег свечку и тихо вышел. Его появление нарушило молчание и как бы разрешило Абдулгазы начать беседу. Он сказал, посмотрев со скорбью на старика:
– Благослови, отец!

Выцветшие глаза старика увлажнились. Он шевельнул губами, но слов не произнес, положил свою маленькую легкую руку в ладони сына и покачал головой.

 

Абдулгазы продолжал таким тоном, словно он сожалел, что ему приходится тревожить отца перед смертью.
– На прошлой неделе в Карасубазаре обратились к мунеджиму[1]. Старики говорят – дальняя нам дорога предстоит... Переселение неизбежно, отец... Наше счастье перекочевало на благословенную землю Турции... Оно зовет нас за собой... Народ уходит... В Бешарыке не осталось ни души, отец... На днях, если поможет бог, и я хочу подняться...

 

Чем больше говорил Абдулгазы, тем влажней становились глаза старика. Он смежил веки. Слезинки покатились по ложбинкам морщин. Он собрал последние силы, несколько раз втянул воздух и сказал еле слышно:
– Не надо, сынок, не езжай... Тут мать твоя похоронена... сын... Сердце твое будет здесь... И нигде ты не найдешь покоя... Вдали от родной земли счастья не может быть.

 

– Что делать, что делать, отец!.. Деревня пуста... В ней я один... Земли наши проданы. У них появился новый хозяин – генерал! Гонит... Я ему мешаю... Пять дней последних дал... или пошлет этапом... Надо убираться... В тоске мое сердце... куда я поеду, где пристану с детьми?..

Боль слышалась в голосе Абдулгазы. Он замолчал, словно ждал ответа на свой вопрос: что делать ему?

Дверь открылась. Блеснул край полной луны. В дверях показались три человека. Один из них – деревенский чобан Азамат-акай, два других, хотя и не родились от одной матери, удивительно походили друг на друга. Оба одинаково рослые, худощавые, с лицами, изрытыми оспой, раздвоенными бородами и черными глазами.

Крестьяне прозвали их близнецами. Когда они были вместе, то откликались на это имя. А в одиночку их звали «первый», «второй». «Первый» был балагуром и весельчаком. Своими шутками и прибаутками он многим доставлял утешение и возвращал надежду. Был он вместе с тем рассудителен, и это влекло к нему односельчан. «Второй» немного говорил по-русски: общество всегда отправляло его улаживать дела с начальством. Близнецы всегда вместе ездили в город, всегда вместе посещали русских. То, что говорил первый, переводил второй. Каждый из них являлся как бы половиной другого.

 

Когда вошедшие переступили порог, старик лежал неподвижно. Взаимные приветствия заставили его очнуться. Он приоткрыл глаза и встретил улыбающееся лицо Азамат-акая. Таким оно было всегда, полное жизнерадостности. В деревне говорили об Азамат-акае: он готов радостно откликнуться зову самого Азраила[2]. Слабая улыбка скользнула по лицу старика, ею он тепло приветствовал приятных гостей.

Азамат-акай и близнецы явились к старику не только узнать о его здоровье. Джемаат[3] послал их по весьма важному делу. Внезапная смерть старика могла оставить всю деревню без хлеба, лишить ее крова... Не так давно Мемиш-ага Челебиев возобновил свои посягательства на земли Копюрли-коя и обратился в суд с прошением об утверждении его собственником этих полей, пастбищ, лесов. Это обстоятельство изрядно встревожило крестьян. Каждый из них стал искать купчие крепости на свой участок и свидетелей вступления во владение землей.

 

Все ходатайства и переговоры по этому поводу общество поручило близнецам. Гости степенно обо всем рассказали старику.
– Бог является свидетелем, – сказал он, вскинув веки ко лбу.
Первый из близнецов произнес:
– Да, бог свидетель всему и с помощью аллаха наше дело будет решено, как того требует справедливость. Но перед судом, когда он состоится, надо объявить о ханском ярлыке... Когда и как он был получен...

 

Напоминание о ярлыке вызвало в умирающем картины прошлого. Опять наступило молчание. Уполномоченные общества терпеливо ждали: от старика надо было сегодня же получить подробные сведения о ярлыке. Завтра могло быть поздно – старик мог каждую минуту покончить все счеты с жизнью.

 

Абдулгазы решил заночевать: стало поздно; к тому же неудобно было оставлять гостей одних со стариком. Отец, часто дыша, еле слышным голосом начал свой рассказ:

– Это случилось лет семьдесят назад. Я ходил чобаном у Аджы Рустема. В один из суровых зимних дней на стадо напали волки и растерзали несколько ягнят... Аджы прогнал меня... Куда итти? Кое-как прожил весну. А летом собрал свой скарб и пришел сюда... Разбил шалаш. Три зимы и три лета провели мы здесь в одиночестве с покойной Пемпе... На третий год сюда переселился твой отец, Азамат. Вслед за ним стали прибывать и прибывать... Вот так населилась деревня.

Старик устал и умолк, грудь его тяжело поднималась. Затем снова послышался шепот:
– Вот так населилась деревня... Наступил десятый год нашей жизни здесь. Джемаат направил меня к хану. Со всех собрали деньги... На них купили самого лучшего скакуна. Быстроногой звали лошадь... Я повел ее на байрам... Три дня ждал... На четвертый день начались бега. Их смотрел сам хан... Я со своей Быстроногой первым пришел к финишу... Хан обратил внимание на скакуна, и я передал его придворному... Наш бахшыш... Вместе с лошадью вручил прошение. И стали мы терпеливо ждать ханской милости... Ничего, ничего не приходило... Наконец...

 

Старик снова умолк. Все испуганно наклонились к нему. Пламя свечи закачалось по комнате, словно тоже испугалось; задвигались тени. На знаки отца Абдулгазы поднес к его губам кружку с водой. Старик глотнул несколько раз и продолжал:
– В тот же год, пятого мухаррема[4] явился посыльный от хана... Посыльный... с ярлыком... Земли отдал нам... сам хан... Шестьдесят лет... Вон там... в стене... возьмите... там запрятан... между камней...
Глаза старика застыли, голова скатилась с подушки...

___________

 

 В это время в тесном дворе у изгороди двое мальчиков, озаренные блеклым светом луны, навеки скрепляли свою дружбу. Они разговаривали, прижавшись плечом к плечу друг друга.
– Не забудь меня, – говорил Алим, сын Азамат-акая. – Если вас будут там обижать, дай знать мне. Я живо соберу ребят...
– Чем ты поможешь? – хмуро отвечал Февзи, внук старика, – наша дорога очень длинная... Говорят, надо сначала ехать долго по земле, потом целый месяц по морю. Если не утонем, а все говорят: море прожорливо, как страшный дэв, то опять выйдем на землю и опять будем ехать до самого конца света... Как ты доберешься туда с ребятами?.. Говорят, не многим удается дойти до той земли, куда мы отправляемся...
– А вы не уезжайте!
– Отец говорит: наше счастье туда перекочевало. И генерал гонит нас!
– А если вас начнут бить, обижать?
– Что на роду написано, того не миновать, во всем аллаха веление, а ему надо подчиняться, говорит отец.

Изумительной красоты картина расстилалась вокруг. Вершины гор, далеко уходя за горизонт, блестели под луной, по склонам и в долинах темнели леса. Над всем этим раскинулось вечернее небо, богато усеянное яркими звездами. Аромат цветения струился из каждого деревца, кустика, травки. В прозрачном воздухе послышалась заунывная песнь о муаджирах[4]. Кто-то шел далеко в степи, за грядой скал, и печально пел. Ребята притихли. Тоскующий голос жаловался на свою долю. Отчетливо долетали слова : 

Попадем на чужбину,

Эй, яр, измучаемся,

Говорю да и плачу!

Край свой родной вспомним мы,

Эй, яр, умирая,

Говорю да и плачу!

 

 У Февзи показались слезинки, задрожали на ресницах и быстро скатились к подбородку.
– Мне не хочется ехать... мне не хочется ехать, – прошептал он.

Алим сжал локоть друга:
– Достум, где бы ты ни был, вспомни обо мне...
Больше он не нашел никаких слов утешения. Они продолжали сидеть, прижавшись друг к другу. Гигантская луна лила холодный свет, пугая их своей величиной и таинственностью. Продолжение здесь.

Примечания:
1. мунеджим – предсказатель по звездам.
2. Азраил – ангел смерти.
3. джемаат – общество.
4. мухаррем – название месяца по лунному исчислению.
5. муаджиры – эмигранты из Крыма.