А.Ильмий. Воспоминания о голоде (3)

Голодающие на улицах Севастополя. 1922 год.

Продолжение. Начало здесь.

Слушая Куддуса, я удивлялась его осведомленности и решительности. Это вызывало уважение к нему. Мне уже тоже очень хотелось в Севастополь. Я даже чувствовала, как мои уставшие было ноги постепенно наливались силой. И если бы Куддус не сказал: «Давай отдохнем вон у того костра», – я бы шла и шла. 

У этого костра, видимо, еще недавно кто-то грелся. Куддус быстро собрал хвороста, и огонь разгорелся с новой силой. Стало тепло и уютно. Ту картошку, что еще оставалась у нас, мы испекли в золе. С наслаждением поели. Ночью в горах, у костра, эта горячая картошка показалась мне невероятно вкусной. 

Я устала. Это почувствовалось после того, как села. Да еще тепло костра размягчило меня, как воск. Прислонившись к коленям Куддуса, не заметила, как уснула. ...Вижу: нахожусь в прекрасном дворце. Вокруг – сад. А навстречу идет мама. Она подошла ко мне, ласково взяла за руку, подвела к группе детей... И исчезла. Стало страшно, слезы навернулись на глаза. Но девочки окружили меня, стали успокаивать. И каждая протягивает мне ломоть белого-белого хлеба. Только я хотела взять первый кусочек – Куддус разбудил меня. Я разозлилась до слез: «Ну зачем ты стал меня будить?! Надо было дать мне наесться, а потом бы будил вволю! Так хочется хлеба»... 

И тут только заметила, что у огня сидят незнакомые люди. Кто шел в Севастополь, кто из него, но на отдых они остановились здесь. Среди этих людей были и молодые татарки. Они шли в Севастополь продавать уголь. Скромные крымскотатарские женщины, обычно стеснявшиеся запросто выйти со двора, теперь, чтобы выжить, вынуждены торговать углем. 30-40 верст, измученные, измазанные, тащат они свою нелегкую поклажу с углем

Здесь же была русская женщина лет тридцати с двумя детьми примерно нашего возраста и татарин лет сорока. Женщина в поисках работы направлялась вместе с детьми к южному берегу. Как ласточки, они с наступлением холодов потянулись с севера на юг, к теплу. Пришли в Севастополь, но там не смогли пристроиться, решили идти в Ялту. Одежда на них потрепанная, но выглядели все трое здоровыми, сильными. Не похоже было, что эти люди страдают от голода. 

А вот татарин выглядел очень больным: лицо опухшее, глаза потухшие, неподвижные; язык заплетается, отчего трудно понять его речь. У несчастного столько бед, что о них не одну книгу написать можно. Только рассказать обо всем у него сил нет.

С тех пор, как себя помнит, он работал. Один кормил семью из пяти человек. Все держалось на нем. Работал, не жалея себя, выбиваясь из последних сил. Однако безработица и бессилие что-либо изменить сломили его. В семье, как в развороченном птичьем гнезде, никто не уцелел. Вот он взял да ушел из родных мест. Несчастный был в таком состоянии, что не знаю, дошел ли до Севастополя. Но если и дошел, что он там делать будет? Ах, кто знает, сколько таких мужчин, бегущих от собственной беспомощности, бродит вдали от дома и семьи?..  (См.продолжение).